Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!» - Страница 44

Абдуллу оспа забрала маленьким. Мехмеда уже совсем взрослым, Джихангир умер от наркотиков…

Смерть детей, даже сыновей, привычна, многие теряли. Но даже и в потерях они с Сулейманом были так счастливы…

При мысли о муже бледные губы Роксоланы тронула улыбка. На ее пальцы легли пальцы султана.

– О чем ты думаешь?

Она из полузабытья ответила:

– О тебе… о детях…

Она проваливалась в счастливое забытье, где не было боли, были только воспоминания. Выныривая из него, чаще всего обнаруживала рядом Сулеймана, старавшегося скрыть тревогу и свои муки из-за невозможности помочь ей.

Это становилось привычным – обезболивающий дурман, выныривание из него, снова невыносимая боль и тревожный взгляд Сулеймана, который не мог помочь и был не в силах видеть ее мучения.

А однажды вдруг осознала, что это ее последние часы земной жизни, что если будет принимать опиум, то так и проспит их в полуснах. Спасаясь от боли, она одновременно отказывается от возможности прожить эти часы рядом с любимым.

Когда Чичек в следующий раз протянула скрипевшей зубами от боли султанше чашу с настойкой, та отвела ее руку:

– Не надо, я потерплю.

– Госпожа, это облегчить вашу боль.

– Я знаю, но хочу быть в сознании.

То, что это конец, поняли все, кроме султана. Вернее, разумом понял и он, но вот сердце продолжало надеяться, даже когда надеяться уже было не на что.

Во дворец вереницей потянулись лекари самых разных вероисповеданий, мастей и цвета кожи. Они несли снадобья и мази, амулеты и свитки со старинными молитвами. Понимая, что ничего хорошего от этого потока целителей ждать не стоит, Хамон решился поговорить с Сулейманом.

– Повелитель, вы можете приглашать сколько угодно лекарей, но, чтобы они не навредили султанше, я прошу об одном: позвольте мне сначала поговорить с каждым хотя бы в вашем присутствии.

– О чем?

– Я прошу допускать к лечению только тех, кто будет сознавать, сможет ли помочь и что в случае ошибки дорого за таковую заплатит.

– Хорошо, – мрачно согласился султан.

С того дня каждый новый лекарь, которого приводили или привозили в Стамбул ретивые доброжелатели, а чаще – недоброжелатели, выдерживал долгую и обстоятельную беседу с самим Хамоном.

Иосиф Хамон рассказывал очередному лекарю, уверенному в своем умении, о том, как чувствует себя больная, каковы проявления болезни, какие симптомы налицо и какое лечение применено. А потом объяснял, что ждет рискнувшего взяться за лечение и не сумевшего спасти…

К чести лекарей большинство, едва услышав симптомы болезни, разводили руками:

– Все в божьей воле. Едва ли можно помочь…

Самых ретивых останавливало напоминание, что они либо вылечат султаншу, либо умрут с ней вместе.

Один из очередных кудесников высказался откровенно:

– Это болезнь, которая съедает любого, кто имеет несчастье ею заболеть. Спасения нет, ни к чему и пытаться лечить.

Сулейман пожертвовал огромные суммы мечетям, раздал бедным, в Фонд султанши, но это не помогало.

День и ночь за ее избавление молились, молился и сам султан. Он забросил все дела, забыл о том, что существует охота, война, вообще что-то за пределами гарема, где в страшных мучениях умирала его любимая женщина.

Время поделилось пополам, Сулейман то молился, умоляя Аллаха не отнимать Хуррем, а если уж это невозможно, не мучить ее так, то сидел у постели любимой, держа ее бледную, исхудавшую руку и умоляя Всевышнего о том же.

Смотреть на мучения, не имея возможности помочь, становилось с каждой минутой все тяжелее. Страшная болезнь действительно съедала Роксолану изнутри, она стискивала зубы, чтобы не кричать от невыносимой боли, по щекам катились невольные слезы… Одурманенная опиумом, невольно стонала, но все чаще отказывалась от обезболивания, чтобы быть в сознании.

Это было очень тяжело, Сулейман старался делать вид, что все поправимо, что вот еще какое-то средство попробуют, оно непременно поможет. Пока Роксолана была в полузабытьи, он просто сидел рядом, держа за руку и вспоминая прожитые с ней дни, терзался от того, что она в эти часы мыслями не с ним, а где-то в облаках.

Отчаянно цеплялся за последнюю надежду на чудодейственные средства лекарей, но те разводили руками:

– Нет, помочь нельзя.

Однажды во дворце появился огромный черный человек, закутанный в тряпье непонятного вида и расцветки, объявил, что лекарь. Когда попытались заступить путь, уж слишком был страшен его вид, произошло что-то невиданное: человек сделал жест рукой – и здоровенные дильсизы, способные скрутить и быка, отлетели к стенам, словно листы, сорванные ветром с дерева. Остальные, включая самого султана, оказались на время просто обездвижены.

Человек прошел в покои султанши, остановился у двери, немного постоял, словно к чему-то прислушиваясь, а потом произнес:

– Время этой женщины закончилось. Ничто не поможет. Не мешайте ей.

Никто не мог вспомнить, как он вышел, вообще куда девался.

Очнувшись, все долго читали молитвы, удивительно, но страха не было, словно явился какой-то посланник, чтобы сообщить, что султанше пора покинуть этот мир.

Сулейман пытался понять главное – был ли это страшный Джабраил, не за Роксоланой ли приходил посланник ада? Пришедший мулла отрицательно покачал головой:

– Нет, здесь все чисто…

Тогда султан вспомнил, что приглашал какого-то арабского лекаря-провидца. Он должен прийти с караваном, может, это он? Человека и впрямь нашли в караван-сарае, где стояли верблюды арабов, он не назвал своего имени, но повторил, что помочь султанше уже нельзя, не стоит мучить.